Lawrence Durrell. The Little Affair in Paris. 1966. Перевод с английского Александра Вышемирского.
Лоренс Даррелл. НЕБОЛЬШОЕ ПОРУЧЕНИЕ В ПАРИЖЕ. - Позвольте, - сказал Антробус1, - я никогда не рассказывал вам об одном небольшом поручении в Париже? Нет? Что ж, обычно мне не очень-то хочется поднимать это дело, слишком волнует. Но сегодня я вспомнил о нем, когда заполнял медицинскую карточку. В памяти всплыл О'Тул... Боже мой, вы не можете себе представить... Дело было так. Я уезжал в отпуск и сделал ошибку, спросив Пок-Мобри, не надо ли для него что-нибудь сделать в столицах, через которые я буду проезжать. Это, как вы понимаете, риторический вопрос, чистая дипломатия; только законченная свинья ответит: "Да, надо". Вот он так и ответил. Уставившись на меня своими водянистыми глазками, он забубнил тихим умоляющим тоном: "Вы можете оказать мне бесценную услугу, Антробус. Ваше зрелое суждение, ваше обаяние, ваши отеческие манеры..." Такая характеристика, конечно, соответствует действительности, но он продолжал: "У меня есть беспутный племянник по фамилии О'Тул, который изучает медицину в Париже. Боюсь, что с ним может случиться что-нибудь ужасное. Он немного с приветом, знаете, не все дома. Что бы там ни случилось, но в первом же письме он доложил, что находится в "carrement funeste2". Французский Мобри немного поистерся, как и мой, впрочем. То есть и он и я, конечно, можем сказать: "Cueillez des aujourd' hui les roses de la vie3", проходя таможенный досмотр, но хотя это и создает атмосферу, особой пользы не приносит. Я сосредоточился и приготовился увильнуть, но он сказал: "Ну, будь другом. Все, что я прошу - это зайди к нему и пришли мне Конфиденциальное Сообщение о нем. Может, вы с ним найдете что-нибудь общее, кто знает? В конце концов, ты же задержишься на денек, чтобы напроситься на бесплатный обед в мак-салмоновском посольстве, не так ли? Ну, удели несколько часов моему заблудшему малышу". Он так представил дело, что отказать было бы жестоко. Я согласился - О, горе мне - да, я согласился. Но дело это беспокоило меня. Втирая мятный лосьон для бритья, я глядел на себя в зеркале Восточного Экспресса с нехорошими предчувствиями. Такой красивый и такой несчастный. Все было против меня. Я прибыл в Париж в один из тех национальных праздников, которые иногда длятся неделю. Все закрыто. Никаких дежурных машин. Даже Посольство заперто, и никого нет. Даже Повеpенный уехал на охоту. Пустая скорлупа посольства осталась на попечение малограмотной уборщицы и вахтера, от которого несло абсентом. А я рассчитывал примазаться в части обеда к кому-нибудь из младших, который был бы горд познакомиться со мной и оказать мне гостеприимство. Но гораздо серьезнее было мое денежное положение. У меня не было почти ничего - ни чеком, ни наличными; я выписал обычные талоны на получение денег в посольствах. Невозможно было бы обменять даже дорожные чеки, если бы они у меня были. А тут я еще столкнулся с перспективой гостиничного счета. Что делать? Просмотрел бюллетень новостей в канцелярии. Ни единой знакомой фамилии во всем посольстве, ни одного дружеского лица. Боже мой, что за положение. С упавшим сердцем я дочитал список: Масгрейв, Хоппнер, Пратт, Браун... все имена, ныне известные в Интерполе, но тогда никому не знакомые. Они все птенцы. Насколько можно было судить, этот состав назначен недавно. Ну, я пустился на разведку по отелям: Гупил, Крильон, Ритц и т.п.,- и нигде не встретил знакомого портье. А мой поезд отправлялся только в понедельник. Мне предстояло провести выходные в Париже, где все закрыто, кроме очагов просвещения кроме Лувра - мест, где можно подвергнуться нечеловеческой дозе нежелательной культуры. Знаете, как опасны французы. Что угодно, только не это. Удрученный, шагал я мимо множества магазинчиков с заманчивой литературой и, если решиться, мог бы купить экземпляр "Незапланированного Отцовства", содержащий некоторые намеки матерям от Непланового Отца. Но я не рискнул слишком быстро расстаться с моими несколькими франками. Я заказал стаканчик сливовой в бистро и сосредоточился на своих делах. И тут я вспомнил об О'Туле. Может быть, он поможет? Я отыскал его адрес. Он жил неподалеку от того места, где я находился, и я подумал, что не будет никакого вреда, если я пройдусь в этом направлении и донесу до О'Тула изъявление сочувствия и ободряющее слово. Я нашел дом без труда, но он выглядел пугающе зловещим; там сидела в какой-то конурке женщина и сосредоточенно наблюдала за мной. Она подскочила, когда я назвал имя, и вытащила из под фартука внушительных размеров нож с пятнами крови на нем. Она вызвалась передать О'Тулу записку, но тогда я не усмотрел в этом смысла. Прозвучало все как-то угрожающе, в такт словам она размахивала ножом. Я приподнял свой котелок и заспешил по ветхой лестнице к номеру тринадцатому. Звонок не работал, и я постучал зонтиком. Сначала никакого ответа. Затем вдруг все произошло как в кино. Дверь резко распахнулась, что-то сцапало меня за галстук, втащило внутрь и прижало к стене. Дверь со стуком захлопнулась за мной, и в галстук мне уперся нож. Я был в обществе О'Тула. "Одно слово, и я тебя проткну", - прошипел он. Я был далек от того, чтобы произнести слово. Я был ошеломлен. Он затащил меня в какой-то кабинет и швырнул на кушетку, при этом мой котелок оказался подо мной. "Ты пришел от Них, - сказал он,- шпионить за мной. Я говорил дяде, что следующий поплатится. И ты - он". Не обращая внимания на его грамматику, я попытался принять элегантный располагающий облик. Это не сработало. Против меня было нечто выше моего понимания. О'Тул был похож на Дилана Томаса4 после недельного запоя. Шарф и шляпа и все такое. Он выглядел как истинная сердцевина Чего-То5. Было ясно, что мягкий ответ не подойдет. Кроме того, от него несло сливовым бренди. Он был не в себе. "Я тут не в себе от неприятностей, а этот вольноотпущенный кретин посылает за мной шпионить!" Его нижняя губа задрожала. Видно, парня проняло. Я поправил котелок и прочистил то, что осталось от моего горла. "Послушайте, О'Тул,- сказал я. - Успокойте ваши нервы и расскажите мне о ваших делах. Возможно, я смогу помочь. Тут он заорал и стал приближаться ко мне с поднятым ножом. "Возможно, ты сможешь! - рявкнул он. - Выверни-ка карманы!" Боюсь, он оказался не очень доволен содержимым моего бумажника. Несмотря на мой честный вид, он тренированной рукой прошелся по моим карманам. Да, эта жалкая сумма - все, что у меня было. Он зашагал взад-вперед, в бешенстве рубя воздух. "В чем проблема, О'Тул?" - спросил я, и что-то вкрадчивое и ласковое в моем голосе, должно быть, задело подходящую струну, потому-что он издал придушенный всхлип и сказал: "Я просрочил квартплату, и они собираются забрать Мириэм. Сегодня вечером они хотят арестовать имущество". Стало быть французские судебные исполнители с их тяжелыми сейфами собираются разделаться с пок-мобриевым малышом. Печально видеть такого молодого человека таким отчаявшимся. "Но они не получат ее,- просипел он.- Я скорее умру". Постепенно я начинал понимать положение, но такие высказывания в отношении его любовницы (что за нелепость - арестовать девушку за долги) ставили меня в тупик. "Кто такая Мириэм и где она?" - спросил я, оглядывая это запустелое помещение. Он указал кончиком своего ужасного остро заточенного ножа - я и сейчас могу показать его отметинку на рубашке. Электричество было отключено, стоял густой полумрак, но в одном углу комнаты можно было различить какую-то мумию. О'Тул указал на нее. "Она стоит двести пятьдесят фунтов,- сказал он. - Больше того - это моя тетя". Вы не поверите, проклятая штуковина оказалась гибко сочлененным скелетом, из тех какими медики пугают друг-друга по праздникам. Он был полным, то есть до последнего пальца. Он висел на крюке в шее, и когда вы подходили ближе, казалось, что он улыбается подозрительной улыбкой. Меня передернуло, но я больше всего не люблю терять нить рассуждений, и я попросил О'Тула развить, распространить, разъяснить. Так вот, он воспитывался в Дублине в семье костоправов, которые были приверженцами принципов французской революции. Они настояли на том, чтобы он учился в Париже. Мириэм, его тетя, завещала свое тело науке во славу их рода. Это была их единственная фамильная ценность, кроме нее у них ничего не было; но они великодушно подарили ее ему на прощанье с напутствием быть достойным ее, если не превзойти. А теперь ее собираются арестовать за долги. Чем больше вы видите жизнь, тем менее реальной она становится... Парень, возможно, и был подонком, но я не мог не испытывать к нему приступ симпатии. У человека финансовые затруднения. Искусно расспросив, я выяснил остальное. Естественно, они не могли арестовать его самого, только его собственность. Он ухитрился вынести большую часть одежды, проходя по лестнице одновременно в трех-четырех костюмах и переодеваясь в туалете местного бистро, где его друг Коко присматривал за ними. "Но если бы я попытался пронести чемодан, консьержка набросилась бы на меня со своим проклятым ножом. Придется оставить чемоданы. Но как быть с Мириэм?" Я не видел никакого выхода из положения. Тут я заметил, как его глаза сощурились, он посмотрел на меня этаким целенаправленным образом, как если бы хотел попросить себе кусочек. "Вы почему смотрите на меня так?"- закричал я. Я чувствовал, что какое-то жуткое намерение родилось в его голове. И я не ошибся. "Нашел,- закричал он, размахивая ножом с новой энергией. - Ты говоришь, что пришел помочь мне - ну, так ты поможешь". Он открыл окно и указал на улицу. "Ты станешь здесь внизу, а я опущу тебе Мириэм,- сказал он. - Но если, когда я спущусь, у нее будет повреждена хоть самая маленькая косточка - твоя песенка спета". Я пытался заявить протест. "В конце концов,- говорил я,- я британский подданный, кавалер ордена святого Михаила и святого Георгия, член клуба "Ротари" и известный игрок на карильоне. Нельзя же требовать, чтобы я торчал на парижском перекрестке с неодетой тетей в руках". Но он требовал; он толкнул меня еще раз. "И не думай, что сможешь удрать,- добавил он.- Я могу бросить эту штуку. Гляди!" Он резко обернулся и поразил кухонный буфет. Да... и удрученный государственный служащий спустился по скрипучей лестнице, вяло просалютовав котелком этому верблюду в юбке, которая все ожидала в своей кабинке подкрепление перед началом атаки на номер тринадцатый. На улице было холодно. Я чувствовал, что ощущение реальности теряется; то есть казалось, что это уже больше не я, внутренне - не я, стою здесь, вглядываясь вверх, откуда, слегка раскачиваясь на ветру, ко мне спускались на веревке кости этой почтенной тетки. Я принял пас, нормально. Мириэм, оказавшаяся несколько тяжелее, чем можно было ожидать, была в надежных руках. "Что теперь?" - воззвал я к небу. Из-за угла появился полисмен. Он встал как вкопанный, ошеломленный зрелищем. Я, сознавая в первую очередь неодетый характер предмета, выскочил из своего светло- зеленого пластикового плаща и стал натягивать его тетушке на руки. Полисмен понаблюдал за этим некоторое время, бледный до ушей, и затем, бормоча что-то об извращенных вкусах, повернулся и побежал по улице, дуя в свисток и созывая свидетелей. Он наверно решил, что такие штуки можно позволять только где-нибудь в Лурде6. Объяснять и извиняться не было времени, потому что из дверей уже выскочил О'Тул вроде надувного мяча в последних своих трех костюмах и четырех пуловерах. "Беги!" - закричал он, и, в панике, я сорвался в какой-то неровный галоп. Разделяя тяжесть Мириэм, мы бомбой влетели в бистро. "Спасены!"- кричал О'Тул. Не знаю, приходилось ли вам, старина, когда-нибудь разгуливать со скелетом в зеленом пластиковом плаще. Затрудняюсь описать это ощущение... Жуть. Большая часть посетителей бистро побледнели под загаром, вытащили изо рта трубки, казалось, готовы были заговорить, но только сглотнули. О'Тул усадил Мириэм на стул перед стойкой и заказал три маленьких. Коко, его друг, воспринял все абсолютно спокойно. По-моему, он посчитал, что Мириэм была убита О'Тулом и затем составлена в свободные минуты ради компании в дождливые субботние вечера. Не знаю. Как бы то ни было, состоялась долгая беседа о том, как получить за нее хорошую цену. Вокруг, конечно, навострили уши, и со всех сторон сыпались развязные комментарии. Коко стоял за то, чтобы продать ее в клинику des Pieds Sensibles7, но опять нам помешал этот всеобщий праздник - клиника, конечно, закрыта. Я уже был так измотан, что выпил рюмку Мириэм. А на улице начиналась заваруха; по счастью полиция, раскинувшая сети вокруг этого дома, чьи обитатели проводят время, препарируя тетушек, обрушилась всего лишь на судебную команду - исполнителей, посыльных и черт-те знает кого в оперных шляпах и плащах. Благодарение богу, мы вовремя убрались; полиция арестовала отчаянно сопротивлявшихся судейских. Наблюдая за этим, я не испытал радости - только дурные предчувствия. Потому что рядом на табурете, слегка улыбаясь, сидел этот проклятый скелет. Мы молча сидели в унынии, прошли уже часы, Коко носил нам напитки и помечал их в долговой книжечке. Он рассказывал нам о своей политической деятельности. Он оказался горячим докрасна революционером, ходил ночами по Парижу, выводя мелом на стенах: "Coco est traitre8" и "Francаis a moi9". Его партия имела звучное название, но, по словам О'Тула, только одного члена - его самого. Эклектичные вещи. Но время двигалось; я заявил, что мне нужно идти. "Нет, клянусь богом, ты останешься со мной до конца, - вскричал О'Тул, - или, клянусь костями Пок-Мобри, я проткну твою дипломатскую глотку!" Пок-Мобри! Как я о нем подумал в эту минуту, нехорошо. Вот он - я, без копейки, в ловушке у этого помешавшегося на тетке прожженного идиота. Коко старался подбодрить нас песней, у него был хороший выбор трубок, но я был не в настроении развлекаться. О'Тул сидел, глубоко задумавшись; наконец, он сказал, что нашел. Есть один человек, который даст ему настоящую цену за Мириэм, парень по имени Рауль. Но Рауль жил не в самом Париже, а где-то неподалеку. Нам надо было как-то достать денег для поездки, например, заложить парочку костюмов Коко. Я застонал: "Не хочу ни в какую поездку". "Тихо, Анчоус,- прогремел он.- Теперь мы с тобой связаны этим делом до гроба". Этого мне еще не хватало; но я чувствовал себя слабым и беззащитным. Мириэм будто подчинила меня своей костяной воле. Не буду описывать наше величественное шествие через Париж - я сохраню это для второго тома моих мемуаров. О'Тул был теперь под газом и расположен к веселью, граничащему с грубостью. Вам, например, случалось обернуться в очереди на автобус и оказаться нос к носу со скелетом в пластиковом плаще? Мы наводили смятение, где бы мы ни оказывались. На крыше автобуса он посадил Мириэм на места для инвалидов войны и отказался взять билет, утверждая, что она пала на Марне. У контролера лицо задергалось, а усы провернулись на 365 градусов, но что он мог сказать? Как он мог что-либо доказать? Несколько раз мы сбивались с дороги. Раз я стоял один с Мириэм, ожидая пока О'Тул посетит одно из этих оловянных сооружений, где ноги клиента видны снизу. Я стоял на ступенях собора святого Салплиса, когда опять подошел полицейский и начал разговор. Подозревал ли он преступление или опасался беспорядков - этого мы уже не узнаем. Он обратился ко мне, вежливо, указывая на Мириэм. "C'est la plume de ma tante10, - попытался я объяснить, - мадемуазель Мириэм". Он сказал: "Tiens11", - и поднял shako12. Но я был так изнурен этой попыткой объяснения и долгим отсутствием О'Тула, что бросился в церковь и укрылся в боковой часовне. Едва я начал "Отче наш" с Мириэм на коленях около меня, как подошел служитель, белый как мел, и зашипел на меня. Смысл был ясен: "Убери отсюда эту штуку, ты пугаешь посетителей". Потерпев неудачу со своим обращением ко Всемогущему, я отступил на ступени и снова встретился с О'Тулом. Последовала еще одна автобусная поездка, и еще одна. Я начинал думать, что все в городе, должно быть, уже видели нас с нашим подозрительным спутником. Некоторые считали, что мы рекламируем ортопедические устройства. Другие - что мы Берк и Хоер13, загулявшие могильные воры. Наиболее доброжелательные думали, что мы забавляемся несколько нездоровым розыгрышем, шутя с перспективой кладбища. Время от времени я наполовину приходил в себя и громко молился. Но Мириэм только улыбалась. Никогда я не ощущал себя настолько центром внимания. Но худшее было впереди. Мы прибыли в глухое местечко под названием что-то вроде "St.Abdomen La Boue14". Мы протащили Мириэм через кладбище мимо перепуганных мужиков, столпившихся за деревьями и в кустах. Мы позвонили, дверь открылась, и перед нами был Рауль - берет на голове и трубка во рту; мы думали, что все неприятности кончились, особенно судя по тому, что он был вне себя от радости при виде Мириэм и сразу согласился подыскать ей хорошего хозяина. Он даже в припадке удовольствия провальсировал с ней по комнате. Но потом он остановился, и лицо его омрачилось. Очевидно, у него тоже были неприятности. Он попал в немилость к местному священнику и был оглашен с кафедры Святого Живота по подозрению в занятиях черной магией. Дело заключалось в том, что он пробовал выращивать у себя в саду салат по биоорганическому методу Рудольфа Штайнера. Я не разобрался в тонкостях, но, насколько я понял, чтобы заставить ростки пробиваться, надо подождать полнолуния и ходить вокруг них, декламируя загадочные руны и играя на свирели. Полагаю, этого достаточно, чтобы возбудить самые мрачные подозрения. На самом деле обстановка до того накалилась, что он подумывал закрыть дом и вернуться в Париж. Когда он все это объяснял, зазвонил телефон. Он поднял трубку и подпрыгнул на целый фут. "Они собрались арестовать меня. Кто-то сообщил полиции, что видели, как злоумышленники перетаскивали трупы с соседнего кладбища сюда. Нельзя терять времени". Я стиснул зонтик так, что суставы побелели. Какие еще ужасы уготованы нам? На дворе мрачно забили церковные колокола; можно было расслышать ропот толпы; несколько камней ударились в ворота. Мы сидели, обессиленно уставившись друг на друга. Затем вдалеке послышалось ворчанье приближающейся к нам полицейской машины. "Скорей,- закричал Рауль.- Еще не поздно!" Опять у меня голова пошла кругом. Я плохо помню, что происходило - как мы очутились в малолитражке Рауля, все вместе. Я сидел сзади с Мириэм на коленях. Когда мы прорвались через ворота в дожде земляных комьев, дьявольский вопль вырвался из тысячи глоток. Их худшие подозрения подтвердились. Вопль чистого ужаса. Немного чересчур, право, но таково уж темное мужичье. В конце концов, я был еще вполне прилично одет и при котелке. Трудно было этого ожидать... Мы мчались по деревне как ветер, преследуемые парой черных машин, битком набитых усами. Они настигали нас. "Скорее",- ревел О'Тул, и Рауль прибавлял газу, пока рычаг не стал вровень с полом. Мы слишком быстро срезали углы, судя по скрежету. И удержать скорость не удалось. Мы свернули за угол и оказались перед закрытым переездом. Было слишком поздно тормозить. Рауль сделал потрясающую попытку перескочить препятствие. Мы понеслись стороной через поле и тут воткнулись аккурат в середину стога сена. Наверно, я потерял сознание. Кругом только дым, тьма и щекотанье. Но когда я, наконец, выпутался, я ощутил великое облегчение, потому что Мириэм больше не было. Она разбилась на тысячу кусочков. И облегчение чувствовали все мы. Доблестные полицейские откопали нас, положили на носилки и дотащили до скорой помощи. Затем я помню, что проснулся на соседней койке с О'Тулом в местной больнице в Муассоне. У меня все болело, но ничего не было сломано. Нос посинел - вот здесь, в этом месте. Вообще это было сравнительно удачное бегство. Лежа наполовину в трансе, я слушал, как два медика спорили о нашем состоянии и подходящем лечении. О'Тул притворялся мертвым, но слушал внимательно. Один голос говорил: "Я не согласен с вами, Арман. В подобных случаях достаточен Кордон Руж". Другой голос покачал головой и сказал: "По-моему, только Империал подойдет". Легкая дрожь удовольствия затрепетала в моей груди. Благословенна будь, медицинская наука, просвещенная до того, чтобы прописывать в таких случаях шампанские вина; они хорошо помогают от ушибов, хорошо помогают от синяков, ото всего хорошо помогают. Тем более Империал Токай, Мамс Кордон Руж... Мне в общем-то все равно, которое из них. Голоса затихли вдали; мы были опять одни. Я причмокнул и повернулся к О'Тулу. "Ты слышал?- сказал я.- Нам собираются устроить лечение шампанским. Разве это не славно?" Но он был ярко зеленого цвета и губы шептали молитву. "Анчоус, сказал он наконец, - ты не знаешь, что говоришь. Твоя блаженная наивность надрывает мне сердце. Империал и Кордон Руж - это самые большие из известных науке свечей". Боже мой! Я и забыл о мании французских медиков пользовать самодельными свечами. Их прописывают при любой болезни от обложенного языка до газовой гангрены. Я не хочу обсуждать их достоинства и недостатки как метода лечения. Несомненно, во многих тяжелых случаях они помогают. Но их прописывают ото всего. Их не обойдешь. И вот я отдан на милость этих людей с их несуразной склонностью. С каким лицом я появлюсь в министерстве? Крик сорвался с моих губ. Он означал: "Никогда!" Меня охватило какое-то неистовство. В мгновение ока я содрал с себя повязки и перескочил из ночной рубашки в брюки. Котелок и зонтик были в ногах кровати. "Прощай, О'Тул!"- закричал я голосом льва и одним прыжком оказался у двери. Я проскочил мимо сиделки на лестнице. Она несла на подносе какое-то подобие базуки. Думаю, она увидела только вспышку света, когда я пронесся мимо нее и выскочил на волю в окрестные поля. Необходимость пробудила всю изобретательность Антробуса. Я добрался на попутном фургоне до Парижа и снова пошел в Посольство, решившись в крайнем случае спать хоть на ступеньках. Но по счастливому случаю Гламус Тэдпол вернулся и принимал. Все мои неприятности закончились. Я со стаканом шотландского виски расслабился в кресле, а он поддерживал приятный разговор. "Должен сказать,- говорил он, - что вы очень устало выглядите. Наверно, весело провели выходные". Да, знал бы он. Иногда во сне Мириэм навещает меня; но память о ней изглаживается. Только последнее время я обычно не задерживаюсь в Париже во время моих поездок. В моем возрасте и с моим ответственным положением лишняя осторожность не повредит, на правда ли? ------------------------------- (1) Антробус - английский дипломат, постоянный персонаж рассказов Даррелла. (2) в тяжелом положении (фр.) (3) Начинайте с сегодняшнего дня собирать розы жизни (фр.) (4) Дилан Томас - известный поэт и пьяница. (5) Лозунг Дилана Томаса - поникать в сердцевину того, что описываешь. (6) Лурд - город, известный гробницей Лурдской богоматери и всякими чудесами. (7) Клиника органов чувств нижних конечностей (фр.) (8) "Коко - предатель" (фр.) (9) "Французы - ко мне" (фр.) (10) "Это перо моей тетушки" (фр.) (11) "Вот как" (фр.) (12) головной убор французского полицейского. (13) Берк и Хоер - известны тем, что заманивали туристов, спаивали, а трупы продавали медикам. (14) Святой Живот на Грязи (фр.) -------------------------------Сайт создан в системе uCoz